В случае с Виктором Павловичем Астафичевым слово «Инженер» пишется с заглавной буквы. Впрочем, как и слово «Человек».

Когда мы познакомились, Виктору Павловичу было хорошо за 30. К этому времени он успел закончить с красным дипломом институт в Москве и лет десять поработать в качестве конструктора. С первой встречи меня поразил в нём феномен полного отсутствия цинизма, его реальная вера в общество справедливости и добра. В стране – беспросветный брежневский застой, тотальное воровство и пьянство, в магазинах на пустых полках даже пыли нет, а он, очень неглупый и далеко не наивный человек, пытается жить по формуле Павки Корчагина. Более того – ожидает, что его примеру последует остальное человечество, что, вдруг, все бездельники вернутся из забегаловок к станкам, приборам, кульманам и начнут работать.

В книгах люди верили в победу светлого, на экранах побеждало добро, но мы, жившие реальной совковой жизнью, понимали, что даже самый замечательный фильм в холодильник не вопрешь. Там должна быть еда. Понимали мы все, но не Виктор Павлович. Если Христос действительно гулял по воде, то Виктора Павловича можно было смело пускать следом.

Красные знамена, портреты политических икон, очередной праздник… Померзнув в колоне, народ разбивался на групки и грелся винишком. Гусары пили за женщин, карьеристы – за новые должности, Астафичев – за праздник.

Ну да, он был парторгом отдела главного технолога, но где вы видели, чтобы парторги в узком кругу пили, скажем, за День Победы? А Астафичев действительно верил. Кто-то верит в бога. Никого не удивляет, когда человек крестится – ибо он верует. Виктор Павлович верил в великие свершения страны.

А всё-таки странно мы, человеки, устроены. Никак не можем без революций. Даже природа меняет все постепенно. А вот мы, люди, начитавшись газет и наслушавшись по ящику наставлений нового лидера, вдруг «прозреваем», что нас вели совсем не в ту сторону. Оказывается, мы в нашем стремительном марше проскочили светлое будущее, которое теперь находится в прошлом. Народные массы разворачиваются на сто восемьдесят и опять шагают непонятно куда, по дороге вытаптывая все хорошее, что уже было сделано до сих пор. Конечно, ни для кого не секрет, что нередко партбилет был щитом, прикрывшись которым воры и подлецы творили свои грязные делишки, а все их принципы реализовывались только по отношению к окружающим. Они сегодня усердно посещают церковь, а завтра, если придёт к власти фашизм, будут восторженно орать: «Хайль!» Для основной же массы партбилет являлся такой же неотделимой частью карьеры, как застегнутая ширинка в присутствии дам: партвзносы выплачены, условие партийности выполнено, а во всём остальном человек оставался самим собой – просто инженером, просто мужем, просто хорошим гражданином. Но ещё, крайне редко, были коммунисты, которые мечтали о всеобщем благе, жили и трудились во имя всех. Я за всю свою жизнь встретил только двух таких. Один из них Виктор Павлович. (Второй — Александр Федорович Федевич. О нём я напишу когда-нибудь тоже).

Используя матерное слово «коммуняки», хорошо бы знать точно, кого мы имеем в виду. По отношению к некоторым это несправедливо.

Собственно, идея настоящего эссе не имеет ничего общего с какой-либо партийностью. Главное — это желание поговорить об уникальности каждого из нас на примере Виктора Павловича. Астафичев был инженер от бога.

Талант имеет разные формы. Кто-то с детства поёт в диапазоне большем, чем рояль, кто-то имеет феноменальные спортивные достижения, кто-то перемножает в уме шестизначные цифры. У Виктора Павловича в голове все было разложено по полкам, размечено и подписано. Его великолепная память позволяла помнить содержание множества справочников, оперировать ими, комбинировать. Поэтому любое инженерное решение он выдавал мгновенно, и можете быть уверены — оно являлось лучшим. Мне после пятилетней практики на колхозной ферме, гордо именуемой экскаваторным заводом, то, что делал Астафичев, казалось волшебством. Он же никакого феномена в своих проектах не видел, охотно делился знаниями, учил, советовал, запатентовал десяток изобретений.

Злился на бестолковых, но вслух возмущался крайне редко. Блеснёт своими яркими, как прожектора, глазами, словно скажет: «Ну как это ты, дурак, простейших вещей не понимаешь», — и опять уйдёт в себя, в мир неземных скоростей и идей, как и положено представителю внеземных цивилизаций.

А может он действительно прилетел на Землю из других звездных систем? Прилетел, мелькнул яркой кометой и исчез.

Как хочется назад, в двадцатый век…

А может, просто в юность возвратиться.

Листать потертых томиков страницы

В уютной тишине библиотек.

Горбушку хлеба с сахаром жевать.

Варить джинсу. Врубать погромче песни

Высоцкого, Кино, Битлов и Пресли.

В чужих садах черешню воровать.

Счастливые мгновения копить,

Подклеивая карточки в альбомы.

Припомнив всех друзей, родных, знакомых,

Открыток и конвертов накупить.

Растить на подоконнике герань.

Подкармливать бездомную дворняжку.

Гадать о тайных чувствах на ромашке.

Петь песни под гитару у костра.

Опять учиться просто, мудро жить,

Читая Анну, Юлию, Марину.

И приглашать друзей на чай с малиной,

И к лету платья ситцевые шить.

Но нет ни магазинов, ни аптек,

Где средство от тоски моей хранится.

Хотя бы на день в юность возвратиться…

Как хочется назад, в двадцатый век…

Эти стихи Виктор Павлович прислал автору за два года до смерти.