Импортозамещение в российской нефтянке: падение добычи неизбежно?

Эксперты полагают, что планы освоения шельфа необходимо пересмотреть, а заодно и готовиться к падению добычи углеводородов в стране в среднесрочной перспективе.

В качестве временной меры предлагается ввоз подержанного оборудования из стран, не участвующих в санкциях против России, например, из Китая.

Поможет ли это удержать российскую нефтедобычу на приемлемом уровне?

Об этом ведущий “Пятого этажа” Михаил Смотряев беседует с аналитиком консалтинговой компании RusEnergy Михаилом Крутихиным и академиком РАЕН Александром Хавкиным.

Загрузить подкаст передачи “Пятый этаж” можно здесь.

М.С. Ничего нового в заявлении Минэнерго нет, но хотелось бы понять, насколько в действительности российская нефтедобыча зависит от иностранных технологий, иностранных комплектующих, и изменилось ли это за последние 10-20 лет?

А.Х. Россия всегда была впереди в области теоретических изысканий, обоснования технологий, и всегда отставала в области создания оборудования. Все запреты на покупку технических средств, оборудования, компьютерных технологий очень важны для нашей страны, и они будут сказываться отрицательно.

Но основные месторождения у нас пока на суше, и если мы целенаправленно займемся повышением эффективности добычи на суше, то мы можем существенно нарастить добычу при снижении себестоимости. Не надо уповать, что кто-то даст оборудование, тем более подержанное, надо идти путем, который может принести серьезный экономический успех. А развитием работ на шельфе, на севере, нужно, само собой, заниматься, но для нас это не критическое направление.

М.С. С другой стороны, информацию о движении российских армейских частей в Арктике связывают с тем, что арктический шельф – следующий источник углеводородов. И о методах добычи там надо задумываться уже сейчас. Но что касается возможности строить свои платформы и оборудование – то есть опять вопрос импортозамещения – в этом нет ничего невозможного, но, когда это будет создано и будет надежно работать, вряд ли это кому-то будет нужно. Это будет лет через 200, и будет популярна солнечная энергия или еще что-то.

А.Х. Углеводородная энергетика – это ближайшая тысяча, а то и более, лет. Углеводород восстанавливается, наши ученые установили, что где углеводорода больше потратили, то там он и больше образуется: CO2 выходит наверх, смешивается с дождем, уходит под землю и там, говорят, опять превращается в привычные для нас углеводороды.

Другое дело – вопрос стоимости. Объемы будут, но технологии будут более дорогими. Раз нам ставят такие препоны, имеет смысл найти экономически более адекватный выход из этой ситуации. Завтра в Аналитическом центре правительства будет обсуждаться энергетическая стратегия до 2035 года. Запланировано выйти на величину нефтеизвлечения из уже открытых месторождений в 40%. Это ставится задача ничего не делать.

Есть промысловые данные и возможности выйти на 60%. Ограничили ввоз сельхохпродуктов – стало расти сельское хозяйство. Так и тут надо делать. У нас есть много российских технологий для месторождений на суше, их надо активно применять.

М.К. Я поражен формулой производства нефти из углекислого газа плюс дождевая вода и тем, что документ под названием “Энергостратегия” хоть что-нибудь значит для нефтегазовой отрасли. Это индикативный документ, не инструкции, не госплановские указания. Цель этого документа – отчитаться перед начальством и дать заработать тем, кто составлял эти бумажки.

А санкции и импортозамещение – разговор тяжелый. Сейчас даже при добыче на суше у нас 85% оборудования зависит от импорта либо частей, либо полностью. Буровая установка типа “Екатерина”, сделанная в Екатеринбурге, – российского производства там сама этажерка, которую там сварили, а потом на нее навешали импортного оборудования, канадского и французского, и даже румынского.

И морская платформа, с гордостью спущенная на воду – кастрюля, которую сварили в Выборге или Петербурге, а потом сверху поставили технологически сложную верхушку в Южной Корее. Получилась российская платформа.

Как научиться делать сложное оборудование, в свое время показали норвежцы. Мы пытались делать вместо иностранцев, а они – вместе с иностранцами. Никто не вводил идиотского ограничения, что 70% в любом контракте, в любом проекте должно быть российского производства. Если нет этого? Получается кормушка для коррумпированных чиновников, которые делают совместные предприятия, которые, в лучшем случае, собирают иностранное оборудование, делая для него некоторые детали, потом лепят на него этикетку “Сделано совместным предприятием”, и для отчета получается все красиво.

А на самом деле импортозамещения никакого нет. Люди, которые занимаются сейчас импортозамещением, это та же команда, которая благополучно провалила все федеральные проекты вроде “доступного жилья”, “развития сельского хозяйства” и так далее. Во главе мы видим Дмитрия Медведева, который благополучно провалит и это начинание.

М.С. Если действовать по норвежскому принципу, нужда в импотрозамещении не возникнет. Санкции Норвегии не грозили. Но если неоткуда взять новое оборудование, а в стране осталось еще немного нефтедолларов от предыдущих 15 лет, может, попытаться изготовить что-то свое?

М.К. Пытались много раз. Иностранные инвесторы по все России разыскивали предприятия, которые могли бы на территории России делать технологически сложное оборудование, в том числе и для шельфовых работ. Не нашли. Нет опыта, нет достаточного количества сварщиков высокого класса – их никто не готовит.

Нет материалов, инструментария, станков; срываются графики, потому что работают неаккуратно, сдают работы не вовремя. Многие предприятия имеют военную направленность, туда невозможно встроить гражданскую часть, куда можно было бы пускать иностранных контролеров за качеством продукции. Ничего не получается.

М.С. Еще СССР сильно зависел от производства и продажи углеводородов, Россия на этом живет с 1991 года. Складывается впечатление, что, по сравнению с советскими временами, ситуация изменилась к худшему.

А.Х. В Норвегии существуют ограничения – ни одна компания не может начать работу на норвежских месторождениях, минуя субподряд с норвежской компанией. Россия вышла на мировые уровни добычи нефти за счет техники и технологии. Но это происходило во второй половине ХХ века, тогда и техника, и технологии были попроще. Говорить, что мы всегда отставали и зависели от западных компаний…

М.С. А я этого и не говорил.

А.Х. Первая горизонтальная скважина была пробурена в России в 1948 году. Другое дело, что тов. Григорян, который это сделал, уехал потом в Америку и там стал разрабатывать дальше эту технологию. Есть и другие примеры.

М.С. Вопрос, куда подевались дети и внуки этих технологий, технология не стоит на месте. Почему страна, которая была лидером нефтедобычи и по технологиям ее осуществления в мире, сейчас всерьез обсуждает свертывание производства, а в местах глубокого залегания это непростая задача, потому что нечем добывать? Как мы до этого дошли?

А.Х. Проблемы есть, но на тех объектах, которые разрабатываются, мы можем существенно поднять добычу. При добыче в скважину закачивают воду, и потом нефть идет с водой. Это называется обводненность, и в России она 85%, то есть на тонну нефти поднимается 6 кубов воды, а в мире – 3. Это была бы огромная экономия и электроэнергии, и денег. И у нас есть такие технологии. И это приведет к сильному снижению себестоимости.

Поэтому не надо идти вслед за теми, у кого, кроме шельфа, ничего нет. Конечно, наш шельф богат ресурсами, и, по оценкам западных экспертов, там значительно их больше, чем на суше. Так пока возникла эта техническая проблема, давайте будем работать на суше. Там не нужны новые скважины, трубопроводы, линии передач. Там уже все есть, в том числе и квалифицированные люди. Это даст более эффективное использование месторождений. Мы сейчас добываем в среднем 30%, а можем выйти на 60.

М.С. Если сейчас воспользоваться этой схемой, то, когда настанет пора добывать что-то на шельфе, технологическое отставание России будет настолько глубоко, что надо будет закупать платформы вместе с рабочими, или с шельфом не связываться вовсе.

А.Х. На шельфе у нас есть 1-2 платформы, там надо обучать специалистов, надо ими заниматься. Но раз сейчас это получается значительно дороже, чем мы предполагали, надо изменить стратегию.

М.С. А что у нас со стратегией? Раз мы собираемся б/у оборудование в Китае покупать, может быть, сообразит кто-нибудь в Минэнерго, что пора уже свою школу развивать?

М.К. Минэнерго не руководит отраслью. Оно собирает данные и формулирует рекомендации.

М.С. Хорошо, лично г.Сечин.

М.К. Вот предложение: давайте повысим эффективность извлечения нефти. А почему нефтяные компании этим не занимаются? У нас еще много нефти не добыто, но 70% – так называемые трудноизвлекаемые запасы. По информации “Лукойла”, извлечение одного барреля таких запасов будет стоить 80 долларов.

Нефтяная компания сейчас его добывать не будет, потому что не сможет продать. Поэтому сначала надо считать, а потом бросать лозунги. Кто будет за это платить? О каких конкретно технологиях идет речь? Предлагают включить в коммерческие запасы нефть Баженовской свиты. Но ее извлечь невозможно, нет таких технологий.

Сейчас нефтяные компании на суше занимаются снятием сливок. Так же, как в советское время запороли гигантское Самоторское месторождение тем, что разрабатывали его не оптимально. Там осталось больше половины нефти, которую оттуда можно было бы извлечь.

Сейчас старым оборудованием, технологиями, китайским оборудованием поддерживают добычу на прежнем уровне. А о будущем никто не думает. А до теории гидроразрыва американцы додумались сами в 1946 году, дело не в том, кто куда уехал. Очень сомневаюсь, что лозунги нам в чем-то помогут.

М.С. Сейчас, глядя на конъюнктуру, не возникает желание вкладываться ни в какие технологии, цена на нефть низкая и не растет, все ждут выхода на рынок Ирана, что непонятно, чем закончится, потому что объемы, которые он может дать на рынок немедленно, не очень велики. Можно говорить о неком плато. И даже в благополучных странах, не задавленных санкциями, вряд ли найдется много желающих разрабатывать дорогие новые технологии для того времени, когда нефть опять подорожает. Еще сложнее представить похожего рода работы в России.

М.К. Две недели назад на конференции в Берлине все эксперты сошлись на том, что до 2025 года как минимум будут низкие цены. Новые оценки “Голдман Сакс” – даже более длительный период. Поэтому по простым экономическим соображениям нам сейчас придется жить с дешевой нефтью. А дорогая пока останется в недрах.

Наши компании уже потихонечку сворачивают инвестиционные программы не только по разведке, но и по добыче. В ближайшее время мы увидим начало падения добычи нефти в России, и дело пойдет по консервативному сценарию энергетической стратегии до 2035 года.

Добычу нефти не удастся удержать на нынешнем уровне, она упадет до 477 млн тонн в год. Я думаю, из-за низких цен падение будет еще круче.

М.С. Вопрос долгосрочного планирования, хотя в России им особенно никогда не увлекались – может быть, учитывая отставание России в сферах шельфовой добычи и добычи трудноизвлекаемых ресурсов, сейчас надо начать тратить на это деньги, чтобы, когда это понадобится, разрыв был бы уже ликвидирован или хотя бы сокращен?

М.К. Многие крупные нефтяные компании в мире продолжают разведку запасов, расположенных на гигантской глубине в Мексиканском заливе, пытаются выйти на арктический шельф в районе Аляски, хотя добыча нефти обещает там быть очень дорогой.

У нас тоже сначала надо разведать, пусть даже разведчиками движет одно любопытство, а не коммерческие соображения. Но у нас не хватает даже сейсмического оборудования. Так называемые сейсмические косы, когда сейсмическое судно тащит их за собой, покрывают примерно половину футбольного поля, а иностранная – шесть. В условиях арктического шельфа позволяет воспользоваться коротким периодом, когда нет льда.

М.С. Шла речь о покупке оборудования у стран, которые не присоединились к санкциям, – прежде всего, у Южной Кореи, откуда Россия и так получает много оборудования, и Китай, у которого оборудование дешевое и не самое надежное. Сколько времени такая стратегия может работать?

М.К. Долго работать она не может. Во-первых, как было сказано, фактор качества. У китайского оборудования очень короткий межремонтный период. Во-вторых, фактор времени. Это дольше делается, дольше поставляется, меньше служит, обходится дороже, потому что приходится прибегать к услугам посредников.

А некоторые становятся недоступны – подводные комплексы по добыче могут делать только четыре компании в мире, и все они – Европа и Америка. Даже если в Китае будут предприятия по сборке таких комплексов, все равно ничего не получится, потому что они строятся индивидуально для каждой скважины, и обойти санкции не выйдет. Все увидят, что это оборудование для санкционного проекта.

М.С. То есть прогноз неприятный.