«В 31 год я стала преступницей»
— На зону я попала за экономическое преступление. Отучилась в колледже, заочно окончила университет. Получила экономическое образование. Работала в торговле бухгалтером. Должность и зарплата у меня всегда были хорошие. Непонятно, чего не хватало.
Параллельно с основной работой я подрабатывала в частной фирме. За эту «деятельность» меня и осудили. В 2010 году моя жизнь разделилась на “до” и “после”.
Напарник, с которым мы проворачивали финансовую схему, полностью отрицал свою вину. А ведь я даже права подписи не имела, все деньги в банке забирал он. Я держала в руках лишь свою долю. Мы работали в связке около года. Разбежались.
Спустя два года старые дела всплыли. Как? Будете смеяться! Напарник, сам того не понимая, проговорился о наших делах не тому человеку.
В то время не закрыть было нельзя. Условный срок за денежные махинации был редкостью. За 13 тысяч белорусских рублей, которые мы положили в карман, мне дали 5 лет лишения свободы, напарнику — 6. Так в 31 год я стала преступницей.
«Я просила у мамы прощения, целовала руки — больше ничего не помню»
— Год, пока шло следствие, я просидела в СИЗО. И все это время проплакала. А что там у мамы с сестрой происходило — страшно было представить! — сквозь слезы продолжает Надя. — Первое свидание с мамой мне дали, когда дело передали в суд. Я просила у нее прощения, целовала руки — больше ничего не помню. Мне было настолько стыдно, что я хотела встать и уйти. Мама была женщина в теле, а пришла в два раза меньше. Я знаю, она меня простила, но не простила себя я. Считаю, что виновата в болезни мамы: она умерла от рака мозга в 2016 году.
У меня было все: жилье, машина, работа, должность, связи. Для чего мне понадобились эти деньги? Наверное, мозг был как в тумане. Одна любовь была в голове. Я вроде понимала, что делала, но не осознавала последствия. Эта ситуация многое в моей жизни расставила по местам. Не хочу теперь на кого-то катить бочку, не маленькая девочка. Это мой грех, мое наказание.
«Когда сидишь в замкнутом пространстве, безумно хочется лука»
— Самые страшные условия, как по мне, в СИЗО, — после минутного молчания продолжает Надя. — Камеры есть разные: от 2 до 16 человек. Четыре стены, решетка на окне, туалет, который закрывается шторкой, умывальник с холодной водой, шконки. Сорок минут в день прогулка на улице.
Больше всего в изоляторе не хватает элементарных условий для гигиены. Мы из тряпок сооружали разные конструкции типа стены, чтобы уединиться, когда подмываешься, воду кипятили в алюминиевых тарелках, чашках.
Первое время в тюрьме не до еды. Все кажется противным. А вообще, человек привыкает ко всему, даже к рыбе с червями. Когда сидишь в замкнутом пространстве, безумно хочется лука. Обычного сырого лука. Мы резали его одноразовым пластиковым ножом, посыпали солью, поливали подсолнечным маслом. Это было вкуснее мяса.
Удивитесь, но из изолятора никто не выходит худым! Вот попробуй потом скажи, что плохо кормят. (Смеется.) Ты там абсолютно не двигаешься — негде ходить! Весь твой путь — это пара шагов от кровати до унитаза. Мы сами делали зарядку, гимнастику.
Тушь, помада, тени — красятся на зоне мало. Для кого, зачем? Хотя встречаются и здесь размалеванные ляльки. Ножницы выдаются в день бани. Вместо пинцета — спички, нитки. Я, кстати, недавно узнала, что выщипывание бровей нитью сейчас в моде. Как-то замысловато называется (тридинг. — Прим. редакции).
Туалетная вода запрещена, сухие дезодоранты — только с разрешения начальника. Помню, когда меня только посадили в СИЗО, пришел адвокат и спрашивает: «Что принести?». А я ему: «Фен мне там дадут?». «Да, и белый махровый халат», — все смеялись.
«На зоне есть одно важное неписаное правило: все равны»
— Я сама по себе коммуникабельный человек. Могу приспособиться к любой среде, чтобы выжить, — говорит Надя. — Но там таких экономистов-интеллигентов, как я, немного. Там есть убийцы, в том числе — убийцы детей, воровки, «алиментщицы». Пока я сидела в СИЗО, одна барышня пять раз «заезжала-выезжала». Многие на зиму сюда стремятся попасть, чтобы переждать морозы в тепле. Украдут что-нибудь в магазине или колхозе — и прямой дорогой в изолятор. Приезжают все грязные, вонючие, обоссанные, а ты с ними сидишь в одной камере. Тебе дышать нечем. Естественно, достаешь свой порошок, мыло, прокладки — и даешь им!
На зоне есть одно важное неписаное правило: все равны. Правда, этого я до сих пор не понимаю. Ну как можно одинаково относиться к убийце и воровке? Хотя в жизни бывает всякое.
Со мной в СИЗО сидела учительница, ей лет 40 было. Отчим пил, домогался ее, избивал мать. Они жили в деревне. Как-то он в очередной раз пришел к учительнице, стал в грубой форме требовать денег на бутылку. Учительница тем же ножом, что резала мясо, пырнула ему в шею. Мужик дошел до своего дома и там умер. Прокурор запрашивал училке 8 лет наказания. В ее защиту пришли письма от жителей деревни, Министерства образования. Помню, открывается дверь и ей говорят: «На выход». «Что с собой брать? В какую колонию меня отправляют?» — спрашивает учительница. «Вас оправдали», — улыбается начальник.
Самая страшная статья в женской колонии — детоубийство. Хотя, опять же, их запрещено «гнобить». Но если она подойдет ко мне и попросит сигарету — я ей сигу не дам.
Не переваривала я и алкашек-алиментщиц. Женщине 30 лет, а выглядит на все 60. Она не то что не помнит, как зовут ее детей, она путается в их количестве. И еще хочет главной тут казаться! Пытается командовать. Вообще, после зоны я пришла к выводу: женщины злее и жестче мужчин.
«Я четко понимала: должна исправить то, что натворила»
— Мысли о суициде? Упаси Бог! Хотя в колонии женщина, которая сидела за убийство мужа, повесилась. От нее отказались дети, она не смогла с этим жить. Но я четко понимала: должна исправить то, что натворила.
В женской исправительной колонии № 4 в Гомеле я отсидела год. Здесь, конечно, было полегче, чем в СИЗО. В нашем отряде я отвечала за порядок, отношения в коллективе. Зарплата была — 20 рублей в месяц. Из них высчитывали подоходный, пенсионный, налоги, оставалось рублей 15. Эти деньги шли на погашение иска. Любые финансы, которые поступали на мой счет, уходили туда. Мама перечислит 20 рублей, автоматически из них 50% — на иск, остальные 50% можно было потратить на себя (да просто купить прокладок).
Девочки на фабрике получали около 70 рублей. Почему так? Я никакой пользы не приносила, ничего не производила, в отличие от тех, кто работал у станка.
За пару месяцев до перевода в колонию-поселение меня отправили в другой отряд. Там я специальным ножом вырезала по ткани (прорезной ажур. — Прим. редакции). Тогда в месяц со всеми вычетами получала на руки 70−80 рублей. Это были сумасшедшие деньги!
«Я не красавица, мне 34 года, осужденная. Какому принцу такая нужна?»
В исправительную колонию-поселение № 21 в Шубино меня отправили за хорошее поведение. Там в основном сидят «аварийщики» (осужденные за ДТП, в котором человек погиб или получил тяжкие телесные повреждения. — Прим. редакции). Уклад жизни похож на общажный, разве что свободы меньше. Разрешали брать мобильники, приезжали навещать родственники. В город мы не выходили, магазин есть на территории колонии. На целый день нас вывозили на работу в колхозы, на заработанные деньги жили.
В колонии-поселении я познакомилась со своим будущим мужем, — впервые за весь разговор улыбается Надя. — В то время был очень хороший начальник колонии, Шумигай его фамилия. Он разрешил нам с Ваней (имя героя изменено) расписаться. Хотя все руководство было против. В октябре 2013 года мы поженились.
В январе нас повезли на плановый медосмотр — я беременна. До этого не могла забеременеть 10 лет! Беременность — это нонсенс в колонии-поселении. Я ведь работать не могла. Муж вкалывал за двоих, с боем прорвались.
На первой комиссии, где решается, можно ли освободить человека досрочно, меня не пропустили. В руководстве думали, что все подстроено. Я — девочка интеллигентная, экономистка, высшее образование. А он чуть ли не бандит с большой дороги. Что нас может связать? Только расчет! Мол, откинутся и разбегутся. Такие браки среди осужденных не редкость. Но в итоге нам повезло — поверили.
Почему нельзя было построить отношения на свободе? Ну давайте честно: я не красавица, мне 34 года, осужденная. Какому принцу такая нужна? Сразу сказала Ване: «Я хочу семью и детей. Если ты тоже, тогда мы сходимся, если нет — у нас разные дороги».
Сейчас знакомые из Шубино передают, что нас с Ваней всем ставят в пример. Одна из начальниц сказала, что за ее 20-летний стаж работы в колонии-поселении мы — единственная пара, которая осталась семьей.
Из колонии-поселения меня освободили раньше на год. На 8-м месяце беременности я приехала домой. Я и мама плакали, но уже от счастья…
«Доченька, у меня не так, как у Жанны Фриске?»
— Без мамы я бы не справилась. Только представьте: я беременная, без денег возвращаюсь домой. По приезде мне сразу нужно было стать на учет в разные организации: в милицию, центр занятости, поликлинику. А мне элементарно проезд нечем оплатить. Родственники, друзья — все отвернулись… Мы жили на мамину пенсию в 300 рублей.
Роды были сложными, но все, тьфу-тьфу, обошлось. В семь месяцев мы крестили нашу долгожданную девочку. Муж приехал в отпуск на 5 дней, два из которых обычно уходят на дорогу и отметки в милиции «прибыл/убыл».
Через три дня после крестин маме стало плохо. Страшный диагноз — рак мозга. Помню, когда мама пришла в себя, спросила: «Доченька, у меня не так, как у Жанны Фриске?» «Нет, — говорю. — Сейчас сделаем тебе операцию — и все будет хорошо».
Еще во время беременности я попала в группу Красного Креста по реабилитации и адаптации людей, которые только освободились из мест лишения свободы. Мне помогли очень сильно. И материально, и морально. К нам относились как к обычным людям, на равных. Это важно. Хотя изначально я думала, что мне это не надо.
Каши, макароны, соки, средства гигиены — из группы я уходила с полными пакетами. А когда родила, мне выделили помощь в 200 рублей. Я купила молока и памперсов на несколько месяцев вперед.
К сожалению, эту программу закрыли. Грустно, конечно. Ведь когда человек освобождается из тюрьмы, у него нет поддержки, денег, жилья. Куда идти? Если он воровал, то он и дальше пойдет воровать, чтобы просто выжить. Замкнутый круг.
«Хочу найти работу, чтобы нам хватало денег»
Муж пришел домой спустя десять месяцев после моего освобождения. Долго не мог устроиться на работу. Из центра занятости направление дают, а дальше тупик — человек судим (Ваня сидел по тяжелой статье, лихие 90-е и все такое). А тут еще новость: я снова беременна… Хотела взять грех на душу и сделать аборт. Но мама и Ваня не разрешили.
Пошла в поликлинику становиться на учет. Врач в лоб говорит: «Пиши заявление на аборт. У тебя всего неделя на это осталась. Тебе 37 лет, год не прошел после первого кесарева. Тебе нельзя рожать». Через пару дней я написала заявление, что полностью несу ответственность за свою беременность и роды.
Слава Богу, сын родился здоровым. А вот у меня, к сожалению, со здоровьем не очень хорошо. Нужно ложиться на операцию, удалять миоматозные узлы. Но пока не до этого: нет ни возможности, ни финансов.
Муж уже полтора года работает в частной производственной организации, я помогаю. Зимой, как правило, у них заказов почти нет, может, тогда решусь на операцию. В хорошие времена он получает 600 рублей, последние три месяца было по 350.
Когда мама умерла, у нас оставалось три месяца, чтобы приватизировать квартиру. Это сумасшедшие деньги! Мы оформили кредит. Ежемесячно 300 рублей уходит на его погашение. На двоих детей я получаю пособие в размере 460−480 рублей. Вот все наши расходы: 100 рублей — коммуналка, 300 рублей — кредит, 50 рублей — детский сад. Так около 500 рублей уходит только на обязательные платежи.
Весной планирую выходить на работу. Заниматься бухгалтерской деятельностью я уже могу, но возьмет ли кто с таким прошлым? Страшно…
Я так хочу найти работу, чтобы нам просто хватало денег. Чтобы мои дети ни в чем не нуждались. Нет, не шиковать, а просто жить. Ничего, что у нас обои старые, ободранные, двери поцарапанные. Это все она, — указывает на лайку женщина. — Это ты все натворила, да. (Смеется.)
Я просто прошу дать мне шанс, поверить. Все ошибаются. Я понесла наказание, раскаялась, сделала выводы. Я хочу жить дальше.
