“Было круто, местами – страшно”: женщины об августовском путче

“Происходило что-то историческое”: танки в центре Москвы

В понедельник утром, 19 августа 1991 года, в Москву по приказу министра обороны Дмитрия Язова, члена ГКЧП, с разных направлений вошли танки и бронетранспортеры. Десятилетняя Маша Воликова наблюдала за ними, лежа на подоконнике коммуналки на проспекте Вернадского. “Я подумала, что в этом нет ничего необычного, но они все ехали и ехали… Мама стала заметно нервничать, но мы обе, как завороженные, продолжали смотреть на проспект. Потом уже она сообразила включить телевизор, там был балет. По реакции мамы я сразу поняла: что-то случилось”, – вспоминает Воликова.

Балет “Лебединое озеро” по телевизору смотрела и только что поступившая на истфак МГУ 17-летняя Елена Литвяк. Девушка знала – нужно ехать в центр города. “Мы с друзьями были очень политизированными подростками, не вылезали со всех этих митингов. Когда стало понятно, что ГКЧП устанавливает свои порядки, не хотели сидеть дома”, – рассказывает Елена. Первым делом она поехала на Китай-город в редакцию газеты “Солидарность” – помогать выносить из офиса и прятать в машину множительную технику, которую запретил ГКЧП. “Чувствовали себя крутыми подпольщиками. Настоящее подростковое приключение. Было весело, происходило что-то явно историческое”, – рассказывает она.

“Была эйфория, что-то карнавальное”: забастовка у Белого дома

После обеда того же дня у Белого дома начали собираться протестующие. Елена Литвяк прибежала туда со стороны Краснопресненской набережной и увидела, как люди начинают строить баррикады – выдергивают арматуру, валят троллейбусы, лавки, фонари. “Готовясь к экзаменам, я читала про баррикадные уличные бои 1905 года. Теперь я увидела это своими глазами. Страха не было. Была эйфория, что-то карнавальное. Вот она, демократия в действии. И народ ее пытается отстоять”, – вспоминает она.

Журналистка и музейный куратор Анна Наринская в это время сидела дома, слушала радио и не планировала идти к Белому дому. Но туда ее с мужем увлек друг, приехавший в Москву из Саратова. “У него с собой был мешок черных помидоров “Поль Робсон”, названных в честь афроамериканского исполнителя. Мы раздавали их людям, которые строили баррикады или просто стояли рядом. Такая атмосфера была в моей жизни в первый раз. Для нас это было огромное движение свободы”, – вспоминает Наринская.

Писательница Людмила Улицкая, хоть ее и звали все друзья, напротив, не захотела идти на баррикады. “Я довольно кисло отреагировала. Меня останавливала двусмысленность ситуации. Я говорила друзьям, что немедленно к ним присоединюсь, когда распустят коммунистическую партию. Пока она остается де факто существующей, я не пойду туда, потому что ничего не изменится. К сожалению, как показывает время, я все-таки была права”, – вспоминает Улицкая. Но даже из дома, вспоминает писательница, в городе безусловно чувствовалось волнение нового порядка: “Было ощущение какой-то удивительной новости в нашей социальной жизни. Что-то зашевелилось. Это не было диссидентское событие, относящееся только к каким-то инакомыслящим. Это тронуло всех. Даже бабушки в очереди были возбуждены”.

28-летняя Люба Широкова, сотрудница журнала “Врач”, в тот понедельник поехала с мужем на баррикады уже ближе к ночи, прямо с праздничного застолья – отмечали день рождения свекрови. Лил дождь, у Белого дома продолжали строить баррикады. “Горели костры, народ сидел, пел песни. Умиротворение”, – описывает она тот день.

А потом стало понятно, что надо либо уходить домой, либо оставаться ночевать на баррикадах. “Я была очень домашней девочкой. Позвонила домой из телефона-автомата и сказала, что я уже довольно большая, чтобы остаться. Потом ведь переврут все в учебниках. Мама, ты, пожалуйста, не плачь, я сегодня не приду”, – рассказывает Елена Литвяк.

В это время десятилетняя Маша у себя дома нарисовала на листе ватмана российский триколор и выставила в окно, из которого еще утром наблюдала за выезжающими танками: “Мне хотелось быть частью событий, хотелось сделать хоть что-то. Мама была недовольна, думаю, ей казалось это небезопасным. Но отец сказал: “Пускай так будет”.

“Вот тут стало по-настоящему страшно”: что происходило в ночь на 21 августа

К утру 20 августа центр сопротивления путчу полностью переместился к Белому дому. В полдень там прошел двухсоттысячный митинг против ГКЧП. “Я помню, все кричали “Ельцин! Ельцин!” А я не могла кричать. Я нормально к нему относилась, но мне казалось, это слишком”, – вспоминает Люба Широкова. Она попыталась записаться в отряды самообороны, но девушек не записывали. Ее мужа и друзей увели, она осталась помогать со сбором пожертвований от населения: “Окрестные тетеньки и бабушки тащили к баррикаде еду и питье. Времена были бедные, помню какие-то бутерброды и указание не брать спиртное”.

Свое пожертвование привезла и 30-летняя Елена Девдариани, которая тогда работала в немецкой компании по производству деликатесов. В тот день ей как раз выдали ежемесячный набор с дефицитными продуктами. “К Белому дому мы приехали с моим немецким шефом. В низу лестницы, ведущей к главному входу, увидели столы. У меня родилось спонтанное желание оставить на них свой набор. В него входила бутылка коньяка, помню, что ей особенно обрадовались, – рассказала Елена. Она признается – ни до, ни после она не видела столько людей. – Помню, стояло два танка, из дула которых свисали цветочки. Вокруг народ залезал на них, фотографировался. Меня тоже шеф щелкнул. Я потом все ждала, когда он привезет фотографии. Оказалось, что ранее его дочка уже снимала на эту пленку отпуск на Мальдивах. Так что я с танками получилась на фоне пальм, белого песочка и моря. Он даже не стал их печатать, а жаль – осталась бы такая чудная память”.

Студентка Елена Литвяк, которая уже второй день дежурила на баррикадах, в какой-то момент осознала, как много детей лет двенадцати толпится у Белого дома. Она пыталась отправить их к мамам и папам: “Тогда мы чувствовали себя прям героями, спасителями отечества”. Но сама боялась не меньше. Ночь с 20 на 21 августа она запомнила как самую страшную. “Когда ты уже эмоционально перегрузился и вдруг – слышишь урчание моторов военной техники, а у тебя в руках только железяки для обороны, вдруг понимаешь, что тебя размажет по асфальту и что от твоей молодой жизни ничего не останется. Вот тут стало по-настоящему страшно”.

Люба Широкова провела ту ночь с мужем и друзьями прямо у входа в Белый дом. Она помнит, что вокруг было много военных, которые прошли Афганистан. Когда пошел слух, что против забастовщиков применят нервнопаралитический газ зарин, те стали учить всех, как изготовить защитные повязки. Свою Люба сделала из ваты, бинтов и носового платка. Также советовали отойти от здания, так как если начнется стрельба, стекла будут падать прямо на людей. Инструктировали, что во время штурма нужно лечь на землю в позу эмбриона и закрывать голову руками. “Было круто, местами – реально страшно, – вспоминает она. Но штурма дома правительства той ночью не случилось. – Рассвело, метро открылось, и мы поехали домой. Мы шли на “Смоленскую” мимо места, где была стрельба, и спустились в метро. Там народ ехал как ни в чем не бывало”.

Провал ГКЧП. Праздник у Белого дома

Утром 21 августа войска начали покидать город. Проснувшиеся на баррикадах у Белого дома поняли, что победили. “Это была эйфория – солдаты на нашей стороне! Такая яркая, плотная картинка, запах дыма от тебя… Это было очень похоже на рок-концерт”, – вспоминает студентка Елена Литвяк.

Когда Люба Широкова с мужем вернулись обратно к Белому дому, его уже было не узнать. “Это была уже какая-то ярмарка. Предприниматели, а вернее – кооператоры, как их называли в горбачевское время, притащили на бесплатную раздачу кучу вещей – сигареты блоками, шерстяные носки… Мой друг сказал: “Открой глаза, закрой рот” и сунул мне в рот столовую ложку черной икры. Кто-то притащил большую банку. Икру я не люблю, но пришлось проглотить”.

В тот день люди приезжали не только к Белому дому. К Новоарбатскому тоннелю, где ночью погибли трое защитников Белого дома, приносили цветы. Елена Девдариани знала о погибших и специально поехала туда. “Я увидела разбитые троллейбусы, которые ставили как баррикады против танков. На асфальте были лужи крови. Люди подходили молча и смотрели. Тут вдруг подошел молодой парень, бросился на колени и зарыдал. Я так поняла, что он был другом кого-то из погибших”, – вспоминает Елена.

“А потом наступил сентябрь, началась учеба, своя личная жизнь, и все это отошло на задний план”, – говорит Елена Литвяк. По ее словам, те три августовских дня дали ей понять, что демократия – значительно лучше, чем советская реальность, в которой она выросла: “Было ощущение коротенького кусочка времени народовластия. Что если народ захочет объединиться, он сможет”.