Бэби-бум и семья Мабович

Родители Голды познакомились в Пинске, куда Моше-Ицхак прибыл становиться на воинский учет. Сама она так рассказывала их историю:

«Не знаю, как получилось, что мой отец, родившийся на Украине, должен был проходить призыв в Пинске, но именно там мама однажды увидела его на улице. Он был высоким и красивым молодым человеком, она влюбилась в него сразу же и даже отважилась рассказать о нем родителям. Послали за сватом — но роль его, как мы сказали бы теперь, была чисто техническая. Для нее — и для нас тоже — было гораздо важнее, что ей удалось убедить родителей, что достаточно любви с первого взгляда, между тем у жениха не было отца, не было денег, да и семья его не принадлежала к числу особо уважаемых.

Одно говорило в его пользу: он не был невеждой. Некоторое время, когда ему было лет тринадцать-четырнадцать, он учился в иешиве и знал Тору. Мой дед учел это обстоятельство; но, полагаю, он, вероятно, учел и то, что моя мать, как уже тогда было известно, никогда не меняла своих решений и по мало-мальски важным вопросам».

Из Пинска молодая семья в начале 1890-х переехала в Киев.

Чтобы получить там право жительства, нужно было иметь такую специальность, в которой город испытывал потребность. Для этого в городской управе либо предъявлялся диплом, либо сдавались экзамены на владение тем или иным ремеслом.

«Отец хотел улучшить свое материальное положение, и, хотя Киев не входил в черту оседлости, а за ее пределами евреям, как правило, жить воспрещалось, он все же был ремесленником, и, если бы ему удалось на проверке доказать, что он квалифицированный плотник, он получил бы драгоценное разрешение — перебраться в Киев.

Он сделал прекрасный шахматный столик, прошел испытание, и мы набили наши мешки и покинули Пинск, полные надежд. В Киеве отец нашел казенную работу — он делал мебель для школьных библиотек — и даже получил аванс. На эти деньги, и еще на те, которые они с мамой взяли в долг, он построил маленькую столярную мастерскую».

Но потом дела не пошли. Семья впала в кошмарную бедность.

«Никогда у нас ничего не было вволю — ни еды, ни теплой одежды, ни дров. Я всегда немножко мерзла, и всегда у меня в животе было пустовато. В моей памяти ничуть не потускнела одна картина: я сижу на кухне и плачу, глядя, как мама скармливает моей сестре Ципке несколько ложек каши — моей каши, принадлежащей мне по праву! Каша была для нас настоящей роскошью в те дни, и мне обидно было делиться ею даже с младенцем.

Спустя годы я узнала, что это значит, когда голодают собственные дети, и каково матери решать, который из детей должен получить больше; но тогда, на кухне в Киеве, я знала только, что жизнь тяжела и что справедливости на свете не существует. Теперь я рада, что никто не рассказал мне, как часто моя старшая сестра Шейна падала в обморок от голода в своей школе», — вспоминала Голда уже на склоне лет.

Благодаря развитию земской медицины, население России стало расти бешеными темпами. К началу ХХ века сёла и местечки были перенаселены, детская смертность снижалась, а контрацепцию запрещали все тогдашние конфессии. Но эти улучшения никак не повлияли на семью Мабович.

Мать Голды, Блюма, непрерывно ходила беременная. Два мальчика не дожили и до года, а затем заболели и умерли еще два сына. Так что Голда была шестым ребёнком из семи и вторым из трёх выживших. Грудь Блюмы лопалась от молока, и на это обратили внимание зажиточные соседи. У их невестки молоко пропало вовсе, и Блюму пригласили в кормилицы.

Мабовичи переехали из сырого чулана в большую светлую комнату. Заботясь о своем ребенке, соседи заботились и о том, чтобы кормилица хорошо питалась. Но и это было недолго. В отличие от нее, соседка не беременела каждый год, так что нужда в донорском молоке пропала.

От погромов через океан и обратно

«Со страхом связано одно из самых отчетливых моих воспоминаний. Вероятно, мне было тогда года три с половиной-четыре. Мы жили тогда в Киеве, в маленьком доме, на первом этаже. Ясно помню разговор о погроме, который вот-вот должен обрушиться на нас. Конечно, я тогда не знала, что такое погром, но мне уже было известно, что это как-то связано с тем, что мы евреи, и с тем, что толпа подонков с ножами и палками ходит по городу и кричит: «Христа распяли!» Они ищут евреев и сделают что-то ужасное со мной и с моей семьей», — пишет она в книге «Моя жизнь».

Боязнь погрома не проходила у девочек из этой семьи и после переезда в Пинск к родителям Блюмы, ни в эмиграции в США, куда Голда вместе с матерью и сестрой перебрались в 1906 г. вслед за отцом.

«— Казаки! — завопила Ципке. — Это казаки! С младшей сестрой от страха случилась истерика: ужас перед казаками со времен Богдана Хмельницкого проник буквально в гены российских евреев. Малышка приняла за казаков конную полицию, которая охраняла шествие», — рассказывала Голда детям и внукам.

С тех пор, как родители увезли ее пятилетней из Киева, ей на Украине бывать не приходилась. Русский язык она так и не освоила, в отличие от английского и арабского, не говоря уже об иврите.

Когда ей довелось быть первым послом Израиля в Москве в 1948-1949 годах, то на рынок Голда ходила с переводчиком, а в синагоге общалась на идиш. Планировала она посетить Киев и Пинск, города своего детства, но премьер-министр Давид Бен-Гурион вызвал ее в Иерусалим для занятия поста министра труда и социального обеспечения.